Stephen Clifden, ghost

FC MICHIEL HUISMAN

STEPHEN MONTAGUE ALBERT CLIFDEN
Стивен Монтегю Альберт Клифден, 39 [29.09.1982 – 28.09.2021]
АВТОР НОНФИКШНА О ПАРАНОРМАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЯХ

I. Steven Sees a Ghost Дом, недремлющий и безумный, стоял на отшибе на острове Мид, заключая в себе тьму; он стоял здесь столетия, на маленьком островке суши, отрезанном от всего остального мира, и мог простоять ещё столько же — его кирпичи плотно прилегали один к другому, доски не скрипели, двери не хлопали, на лестницах и в галереях лежала незыблемая тишь, и то, что обитало внутри, обитало там в одиночестве… …Потому что семейство Клифден, бароны де Данстанвилл, разорились, строго говоря, задолго до рождения Стивена и его брата. Задолго до того, как они вообще осознали, что разорились. Должно быть, именно поэтому, осознав, Клифдены не смогли или не захотели ничего предпринимать, посчитав ладно сложенный дом, крепкие двери и плотно пригнанные друг к другу доски данностью, которая, как всё в Британии, должна длиться и длиться веками — незыблемый, боже-храни-королеву, порядок. В незыблемом порядке в Доме пребывали все и всё: Клифдены как будто бы жили примерно одинаково с Нормандского завоевания, лишь изредка, приблизительно раз в столетие-полтора, внося необходимые поправки в привычный уклад жизни. Лучше всего из детства Стивен почему-то запомнил именно это — незыблемый, боже-храни-королеву, порядок. И ещё — прогалы на стенах, на которых, как утверждала до последнего издыхания бабушка, когда-то висел Рембрандт. В детстве Стивену не было дела до Рембрандта. Да, да, мам, бабуль, он великий художник, ну и что? Стивен так и не придумал, что должен был с этим знанием делать, если вместо Рембрандта на него со стены смотрел прямоугольник не выцветших до конца древних обоев и бесчисленные пейзажи и натюрморты, укоризненно взиравшие на мальчика окороками, пустыми глазницами и пытливо склонившими головы попугаями. Примерно так же смотрели портреты Данстанвиллей в семейной галерее — Стивену в детстве нравилось думать, что прабабушкам и прадедушкам со строгими, скупыми чертами лица, было больно смотреть на запустение, в которое пришёл их дом. “Молодой человек, выключайте свет, когда уходите”, всё время говорила Стивену их последняя экономка. А потом Стивен увидел призрака. А может быть, всё было наоборот, и это призрак или сам Дом увидел Стивена — и заприметил себе на потом. Стивен столько раз рассказывал самому себе эту историю, чтобы найти ей объяснение, что рассказ о призраке и Доме как-то случайно выкристаллизовался в идеальную форму без всяких излишеств. Был поздний зимний вечер, и все уже спали. Это был один из тех вечеров перед самым Рождеством, когда можно не думать уже ни о чём важнее уходящего года и подарков, которые в те годы ещё можно было найти под ёлкой. Стивен не думал даже о них. Он просто шёл на кухню за печеньем и чаем, вот и всё. Ему было четырнадцать, он год провёл в Итоне, и ни в какую рождественскую чепуху уже не верил, просто любил читать перед сном с чаем и печеньем. Вот и всё. Он дошёл до лестницы и вдруг услышал голос. Сначала Стивен думал, что голос был “вкрадчивым” и “коварным”, но с годами он отказался от этих эпитетов. Голос просто был — не разобрать, мужской или женский, вкрадчивый или обыкновенный, угрожающий или нет. Голос позвал его, и Стивен пошёл, потому что подумал, что это бабушка или дедушка. Потому что когда ты сталкиваешься с призраком первый раз, ты чаще всего не думаешь, что это он. Стивен шёл на голос, шёл, шёл, шёл. Он спустился по боковой лестнице, добрался до семейной галереи и увидел тень, проскользнувшую куда-то вперёд. Стивен ускорил шаг, распахнул дверь и — оказался в кромешной темноте. II. A Warning to the Curious Sweep it under the carpet, так ведь говорят? Стивен увидел призрака, но ничего не произошло. Вообще ничего. Ничего страшного, непоправимого, пугающего, волнующего, будоражащего… Ничего. В этой истории, которую он много раз повторял самому себе, Стивен просто вернулся туда, откуда начал путь — в свою постель. Включил ночник и верхний свет. Раздёрнул шторы, чтобы видеть выбеленный лунным светом заросший и укрытый снежком сад. Залез под одеяло и стал ждать чего-то. Но ничего не произошло. А после каникул Стивен вернулся в Итон. Хорошее образование — это последнее, на чем они будут экономить, всегда утверждал отец. В каком-то смысле, конечно, это было правдой. Клифдены очень долго жили не посредствам, но из всех своих нерациональных трат образование детей было самым далеко идущим вложением уходящего в минус капитала. Сначала Стивен, а потом и его брат, учились в Итоне, потому что “так принято”, и “там по-прежнему дают отличное образование”. А ещё, хотелось через десятилетия крикнуть Стивену в прошлое, там последнее телесное наказание было в 1984 году! Незыблемый, боже-храни-королеву, порядок. Как ни странно, но в конце концов, Стивену даже понравилось. Чем дальше он был от острова Мид, хоть бы даже и в холодных и в целом не очень дружелюбных итонских стенах, тем красивее и проще ему казался мир. Дома по пустеющим с каждым десятилетием коридорам ходили живые люди, которые были гораздо хуже призраков: застывшие в не пойми каком столетии, в иллюзии своей успешности и благополучия, они не замечали, как быстро движется мир вокруг. А Стивен замечал даже в Итоне. И страшно хотел замечать это и дальше — делать карьеру, путешествовать, смотреть мир, изучать мир, жить среди новых вещей, а не в запустении, в одной комнате или в двух, а не в десятке, которые даже протопить зимой до комфортной температуры невозможно. Родители хотели, чтобы Стивен продолжил обучение в Оксфорде — такой талантливый, способный мальчик, ему нужно что-то серьёзное и стоящее. Право. Медицина. На худой конец — антропология. Но Стивен выбрал то, что любил, — английский язык и литературу. И больше не оглядывался назад. В данном случае это даже нельзя было назвать красивой фигурой речи: Стивен перестал приезжать на каникулы, со временем свёл звонки домой к минимуму и после Оксфорда приезжал в Мид разве что на похороны, чтобы безо всякого сожаления отметить, что от похорон до похорон в доме росло число закрытых на ключ дверей, прячущих комнаты с обтянутой чехлами мебелью, и невыцветших прямоугольников обоев на стенах. III. The Malice of Inanimate Objects У английского языка и литературы как специальности был только один-единственный минус: ими было практически невозможно заработать на жизнь. Можно было, конечно, бронзоветь в оксфордских аудиториях, но бронзы, позолоты и стагнации в жизни Стивена было и так достаточно, поэтому первым делом Стивен переехал в Лондон — в город, в котором ничего не задерживалось надолго, а потому и не ржавело и не покрывалось патиной. Он работал преподавателем литературы, изредка читал открытые лекции в Британской библиотеке и в общем и целом, как ему казалось, имел всё, что хотел: его жизнь была не похожа на жизнь Клифденов-из-Мида, у него была любимая работа, любимая девушка, даже кое-какие перспективы на личном и профессиональном фронте. А потом, собираясь лететь в отпуск, Стивен забыл дома книгу, и в аэропорту в книжном магазине вдруг с удивлением обратил внимание на список бестселлеров. Неоготический роман. Настоящие истории о призраках. Инопланетяне. Паранормальное. Конечно, всё это были явления разного порядка, притом — явления легко объяснимые. Мировой экономический кризис, нестабильность в обществе, теории заговора появлялись как плацебо для растревоженной человеческой души. Всё это Стивен отлично понимал изнутри — и книжонки эти он тоже понимал. Но у книжонок был огромный тираж, и истории, которые никуда не годились. Дурно написанные, не крепко сбитые, местами откровенно бездарные. Стивен купил в тот отпуск четыре таких книги и, пока читал, едва не проклял всю современную литературу и издательский бизнес. А ночью ему приснился дом в Миде и призрак, который позвал его за собой в галерею. Призрак как будто тогда тоже увидел Стивена и протянул ему руку сквозь года — бери и иди. Беда была в том, что Стивен не верил в призраков. А ещё — в пришельцев, мировое правительство, бога и дьявола и во многие другие вещи, которые дарили другим людям утешение и вдохновение. Стивен верил в разум, науку и деньги, и, чем дольше он думал о призраках и прочитанных книгах, тем яснее становилось, что единственный способ заработать на английском языке и литературе — превратить их из дисциплины в инструмент, соединить в единое целое и повести, как верных рыцарей, в крестовый поход на всеобщую абсурдную веру в то, что мы не одиноки во Вселенной. Мы одиноки во Вселенной. По крайней мере, в том смысле, что ни один седовласый старец не держит её на сморщенной ладошке. Первые истории и их рассказчиков Стивен нашёл в интернете. Люди охотно делились своими байками о неупокоенных душах и необъяснимых событиях, а Стивен слушал, записывал, фотографировал, снимал, обещал включить всё в рукопись и предупреждал, уходя, что выводы будет делать объективно и основываясь на своих материалах. Первые книги не имели успеха. Их издали в мягкой обложке тиражом сочувствия и сострадания, потому что с изданием Стивену помогли знакомые знакомых из Британской библиотеки. А потом Стивен раскопал историю заброшенного замка в Шотландии, поговорил с его владельцами и написал бестселлер. Как это водится с бестселлерами — совершенно случайно. Из заштатного издательства Стивен перебрался в “Берк и Портер”. Из заштатной квартиры — в таунхаус. Из ставших тесными и требовательными отношений с прежней девушкой — в череду приятных и необязательных. Стивену было только немного за тридцать, а его жизнь неожиданно приходила в соответствие с его ожиданиями. А потом появились они. Они — это сумасшедшие, у которых были Истории. У всех — с большой буквы. Сумасшедшие писали Стивену письма с откровениями, излияниями, просьбами и угрозами, требовали выслушать, грозились заставить его это сделать, а потом всё равно пропадали. Сначала Стивен забавился, потом — побаивался, но в конце концов привык. Привык к тому, что с тех пор, как на книге стали печатать его фото, кто-то мог подойти к нему в супермаркете и начать рассказывать про своего повесившегося троюродного дядю так, словно Стивен, стоя в очереди к кассе с молоком и пакетом яблок, умирал от желания про всё это выслушать. Потом права на перевод его книги купило французское издательство, затем — итальянское, и в почтовом ящике, привязанном к официальному сайту, стали появляться письма на разных языках. Письма Стивен чаще всего оставлял не прочитанными, потому что давно избавился от чувства стыда при виде иконки, напоминавшей о сотнях непрочитанных писем. Стивен, наверное, и сам не понял, когда этого стало слишком. Возможно, в то пасмурное июньское утро 2020 года, когда Стивен проснулся и понял, что ему пора возвращаться домой. IV. The Story of a Disappearance and an Appearance Дом, недремлющий и безумный, всё так же стоял на отшибе на острове Мид. Из всей его семьи там остались лишь младший брат с женой да их дети, живущие на острове внутри острова — на небольшом клочке дома, который не нуждался в немедленном вливании денег. Их отношения с Артуром никогда нельзя было назвать слишком близкими. Даже просто близкими их было не назвать — школы-пансионаты, помноженные на разницу в возрасте и старомодные нравы семьи не располагали к дружбе. Они встречались на похоронах и, реже, на днях рождениях. Созванивались, поздравляя друг друга с праздниками. Пересекались в Лондоне на полдня. В их отношениях с братом как будто не было ни приязни, ни неприязни — только что-то предустановленное при рождении, что неожиданно, спустя больше тридцати лет после этого рождения, стало напоминать братство. В свой тридцать восьмой день рождения, скромно отпразднованный с семьей в Миде, Стивен пообещал себе, что за два года, которые остались ему до нового десятилетия жизни, он приведёт свой дом в порядок. Вот этот свой дом, полуразвалившийся и доставшийся им вместе с сомнительным и никуда толком не прикладывающимся титулом барона де Данстанвилля. Отремонтированный и подновлённый, дом мог стать настоящей крепостью — никто из сумасшедших, останавливающих его в супермаркетах, книжных и кинотеатрах, не поехал бы на остров Мид. А работать можно откуда угодно. Здесь даже лучше. Тише. Спокойнее. Стивен хотел дать себе время до сорока, чтобы разобраться с тем, как строить отношения с братом и его семьей; как строить то, что разрушилось в доме; как привести к общему знаменателю жизнь в Миде и работу в Лондоне. Стивен шёл к своей цели здраво и планомерно, не подозревая, что сорок лет ему не исполнится никогда. Двадцать восьмого сентября две тысячи двадцать первого года племянник Стивена сообщил ему, что к нему “там кто-то приехал из Лондона”. Стивен вышел на крыльцо и обнаружил у забора нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу мистера Джереми Поупа, о котором он — все имена изменены, все совпадения случайны — писал в своей последней книге. Джереми Поуп был из тех, кого оскорбляли скептицизм и здравый подход Стивена Клифдена к рассказанным в его книгах историям, — из тех верующих в не-до-конца-умерших, которые не хотели быть разубеждёнными. Джереми Поуп ждал другого. Обо всём этом он рассказал Стивену, пока Стивен уводил его подальше от дома, чтобы Джереми Поуп не напугал детей. Джереми Поуп азартно доказывал свою правоту, потому что ставки были высоки: речь ведь шла о его любимой жене. Он бы ради неё всё! Всё! А ты, Клифден, оскфордский мудак, просто взял и надругался над её памятью и нашей любовью! Я тут не причём, это просто факты, собирался сказать Стивен, но не успел, — что-то ударило Стивена по затылку, и он оказался в кромешной темноте. Погиб 28 сентября 2021 года. Убит Джереми Поупом — респондентом, с которым беседовал, работая над последней книгой. Испугавшийся содеянного Поуп не нашёл ничего лучшего, кроме как сбросить тело в колодец. Чего Поуп не мог знать, так это того, что он не убил Стивена, а обрёк его на сутки мучений в колодце, где он и скончался, несколько часов не дожив до собственного дня рождения. Чего не мог знать сам Стивен, так это того, что уже следующим утром, когда он проснулся в своей постели в собственном доме, он обнаружил только пропущенные звонки от своего агента и так и не смог вспомнить, почему он не поехал на обещанную встречу с читателями. К острову Стивена притянули чувства долга и незавершённости: не законченный ремонт в доме, обязательства перед издательством и незаконченная новая книга и, самое главное, младший брат и его семья. ПРОБНЫЙ ПОСТ Вулидж был презанятным с антропологической точки зрения местом, в котором время замерло еще в тогда, когда весь прочий Лондон носил работные дома и бедняцкие кварталы, как бездомный – обноски с чужого плеча. Магглы как будто бы в этом отношении не должны были столь значительно отставать от волшебников, но вот поди же: пошарпанные дома щеголяли вывесками со сбитыми буквами, уродливыми и попросту бессмысленными рисунками на стенах, выцветшими афишами и ощущением самой горькой, молчаливой, осознающей свое непоправимое положение бедностью. Эмроуз не отказал себе в удовольствии пройтись от укромного слепого придатка улицы, куда он аппарировал за полчаса до назначенного времени, до бывшего управления верфи, которое давным-давно растащили арендаторы, отчего-то посчитавшие дряхлое, неповоротливо устроенное здание лакомым куском. Вечерний сумрак, вероятно, был бы к Вулиджу милосерднее, чем безжалостный дневной свет, но в ночных встречах было слишком много неоправданной драмы и грошовой таинственности, сообщавшей всему предприятию незаслуженную им важность. Дело с Фенриром Грейбеком и его оборотнями тянуло разве что на короткую дневную встречу в арендованной за пятнадцать фунтов конторе, официально принадлежащей некоему Осмиду Фелтону, основное достоинство которого состояло в том, что он никогда не задавал платившим деньги лишних вопросов, и у него не было ни жены, ни детей, ни прочих родственников, которых, при возникновении обстоятельств непреодолимой силы, опечалил бы или обеспокоил его уход из жизни. Скоропостижный и трагический, разумеется, как всякая смерть в неблагополучном районе. Двухэтажное здание, где, среди множества других фирм разной степени неудачливости, ютилась и контора Фелтона, встретило Эмроуза восхитительной для середины рабочего дня пустотой. Если в здании и были люди, они явно предпочитали работать в полной тишине и за закрытыми дверями. Впрочем, это тоже было на руку – Грейбек, должно быть, по дороге сюда получит не меньше удовольствия, чем Эмроуз. А если нет – это будет исключительно его собственное упущение. Эмроуз открыл дверь предусмотрительно оставленным для него Фелтоном ключом и шагнул в небольшое, но довольно красноречиво говорящее о прежних притязаниях своего владельца помещение. Если бы все эти несбывшиеся надежды и несостоявшуюся карьеру не прикрыли толстый слой пыли и некоторый налет казенной собственности, появлявшийся на всем, что использовалось многократно и разными людьми, кабинет можно было бы считать даже по-своему симпатичным. По-маггловски очаровательным. Взмахом палочки Эмроуз очистил кресло, пригодное для ожидания, и смахнул пыль со столешницы, обнажив зеленое, потрепанное нутро укрывавшего ее сукна. Чудесно. Просто великолепно. Словно от всей этой затеи с оборотнями после вчерашнего вечера и учиненного у Флидермауса погрома и так не веяло провалом и неправильно сделанной ставкой. Пожалуй, единственное, что в самом деле привело Эмроуза на место встречи после топорной и неаккуратной работы Грейбека и его оборотней в лавке, - любопытство. Оборотни, как все животные, поставленные необходимостью выжить в жесткие рамки, умели угрожать, обманывать, юлить и выгадывать для себя крохи удачи, и, как все животные, во всем этом были довольно примитивны и прямолинейны. Так сказать, бесхитростно хитры. В этом смысле пообщаться с Грейбеком было занятно – он мог оказаться таким же, как и все, прикрывающим свою шкуру и ищущим только выгодного, обеспечивающего выживаемость его ближайшего круга, сотрудничества, а мог оказаться в большей степени человеком, чем зверем, и суметь рассмотреть в хоть сколько-нибудь честном взаимодействии долгосрочную выгоду. Это было бы удивительно, маловероятно и даже интересно, но особенных надежд, исходя из своего опыта взаимодействия с магическими тварями, Эмроуз на встречу не возлагал. Он пришел раньше, чем Грейбек, но не настолько, чтобы ожидание его утомило. Когда дверь открылась, и в дверном проеме возник силуэт оборотня, Эмроуз как раз закончил свой небольшой научный экзерсис, состоявший в изучении, не требовавшем лишних телодвижений, богатого, но заброшенного Фелтоном наследия его юридической практики. - Добрый, мистер Грейбек, - согласился Эмроуз, наблюдая за тем, как оборотень устраивается, не потрудившись снять пальто или протянуть руки. До мига, когда стало ясно, что рукопожатия Грейбек не предполагает, сам Эмроуз о нем не думал. Сделки с оборотнями, раз уж было решено, что оборотни могут быть им полезны, требовали некоторых компромиссов, и он вполне мог бы предложенное рукопожатие принять. Но Грейбек ограничился приветствием на словах, из чего Эмроуз сделал вывод, что на приветственных ритуалах он или уже обжегся, или просто избегал их по своим собственным убеждениям. - Я помню, что вы просили за вашу услугу, - спокойно кивнул Эмроуз, не отводя взгляда от Грейбека. – А вы, очевидно, забыли, что обещали оказать услугу надлежащим, особо оговоренным образом.