Антонин прочувствовал то самое русское выражение «словно обухом огрели». Это когда ты стоишь, как вкопанный, и не можешь сделать ничего. Вот вообще ничего. Тебя обескуражили настолько, что ты не способен сделать вообще что-либо. Именно обескуражили: не удивили, не поставили в тупик. Еще опозорили, это точно. Не только его самого, как преподавателя, но и самих себя, и Долохов не знал, за что больше хотел бы выпороть каждого из них.
Их заметили не сразу, зато теперь весь ебучий зал смотрел на них. На ту четверку студентов, их «спутницу на выпускной» и на Долохова. Наверняка все ждали какой-то максимально жестокой реакции в стиле преподавателя некромантии, поэтому все буквально замерли и затаили дыхание в ожидании. Но Антонин продолжал стоять, как вкопанный, не понимая, что делать.

Суки. Блядские сукины дети. Вы могли сделать, что угодно, но вы придумали именно это. Неужели вы настолько неблагодарные твари? Неужели я зря столько с вами боролся, чтобы сделать из вас достойных выпускников этой школы, чтобы в последний вечер вы перечеркнули всю мою педагогическую практику за пятнадцать лет? Суки.

Но он что-то должен был сделать. Оставлять просто так такую выходку было бы неправильно. Уйти Антонин не мог, в конце концов он не трус, да и это бы значило, что выпускники достигли своей цели. Убить их он тоже не мог, все-таки дети. Накричать — нет, Долохов практически никогда не повышает голос. Ударить каким-нибудь заклинанием значило бы подтвердить в очередной раз свою репутацию в школе. Да и пусть, все равно все думают, что он ненормальный.
Антонин подошел к ученикам вместе с директором, который явно готовился успокаивать  или даже останавливать некроманта. Однако Долохов демонстративно скрестил руки за спиной, демонстрируя, что палочку он доставать не собирается, рукоприкладствовать — тоже. Директор заметно выдохнул, но отходить далеко не стал.
— И вы это называете воскрешением? — начал он с максимально каменным лицом и ровным тоном. — В целом, работа неплохая, но вы так легко потеряли контакт с вашим инфери, — он бросил взгляд на труп, валявшийся на полу. — Костелецкий, помнится, раньше с контролем у вас было намного лучше.
— Профессор Долохов… — зачем-то обращается к нему Иван, словно бы извиняясь. Иван? Это было не в его духе никоим образом.
— Уберите это, вы уже достаточно привлекли к себе внимание. Даю вам пятнадцать минут, и я не хочу потом идти и проверять морг, — жестко оборвал его Антонин. Четверка провинившихся поспешила ретироваться, потому что они знали, что им действительно не стоило уж доводить до того, чтобы Долохов пришел за ними, потому что тогда бы он уже не сдерживался.
— Антонин, — осторожно обращается к нему Кристер, когда выпускники исчезают из зала, — я понимаю, это было… Жестоко. Но они все равно еще дети, им всего по восемнадцать.
— В мои восемнадцать я добился места ассистента преподавателя, который мечтал, чтобы на моем месте был другой студент, а потом мой отец заставил меня жениться и взять ответственность за девушку, которую я знал в совокупности десять минут. И спустя пятнадцать лет преподавания я получаю вот это.
— Да, шутка была неудачная… Мне тоже было неприятно, как и всем, не могу представить, каково тебе… — Кристер и правда не понимал, потому что никто из преподавателей не понимал. Долохов за последние годы стал настолько закрытой книгой, что уже давно было неизвестно, что от него можно ожидать.
— Я бы это шуткой не назвал. Я никогда не учил их оскорблять мертвых. Значит, я все-таки хуевый преподаватель, — Антонин схватил рядом стоявший бокал с вином и осушил его. Как обычно на вкус было то еще дерьмо, потому что директор всегда экономил на банкетах. Хотя казалось бы, в Дурмстранге и экономить вообще на чем-то. — Ладно, пожалуй, моя квота ежегодного присутствия на этом мероприятия уже выполнена сполна.
— Только не говори, что пойдешь морг проверять.
— Блять, конечно, я пойду морг проверять, Кристер, я не хочу разгребать их говно еще и завтра, — огрызнулся Долохов. — Уж пусть лучше это все останется в сегодняшнем дне.

Где-то через час он вышел на улицу, потому что ему было просто необходимо проветриться. На всякий случай оглянулся в поисках Марка Денисовича, который всегда появлялся в нужный момент, как тот черт из табакерки, но капитан если не спал мертвецким сном, то явно допивался до этой кондиции.
«Придурки малолетние», — не унимался он. Наедине с самим собой он все-таки смог признать: его задело то, что натворили его студенты. И суть была даже не в том, что они украли одно из тел в школьном морге, оживили его, одели в какое-то платье и парик и притащили на выпускной под улюлюкание «Смотрите, какая у нас интересная пара на этот вечер!». Возможно, он бы даже смог проявить снисхождение — все-таки последний день в школе. А если бы у них и воскрешение удачное было, может быть, даже и похвалил бы. Но один из тех студентов решил придать их выступлению немного иной оттенок: «Вы не узнаете? Это же Анна Дмитриевна, мертвая жена Долохова! Профессор, не хотите пригласить даму на танец? Нам не жалко, вы, наверное, скучали!»

Некромантия — тонкая наука о грани между жизнью и смертью, и некромант уважает обе стороны. Антонин всегда учил своих студентов, что пусть с мертвыми и необходимо говорить жестко, практически приказывая, их нельзя воспринимать, как своих подданных: они уже прожили жизнь и готовы подчиниться твоей воле после смерти, они достойны уважения. Память о мертвых, о любых мертвых, тоже достойна уважения. Долохов мог смириться с тем, что никто из учеников не уважает его, но простить такой плевок в уже умершего человека не представлялось возможным. И дело было даже не в Анне. Не состоялся как муж и отец, теперь еще и как преподаватель. Восхитительно, блять, Антонин, ты просто молодец.

Лучше бы вышел Марк Денисович. Он бы попытался как-то пошутить, предложил бы выпить — а вот сейчас Долохов вообще не отказался бы выпить чего-нибудь покрепче — сказал бы какую-нибудь простецкую ересь. Возможно даже попытался бы его отчитать за то, что сам студентов довел: «Антонин Романович, а шо ж вы хотели от дитев-то? Дети они все немного жестокие, а ваши воспитанники этому учатся с особым упорством».
Дети. Да, они были детьми. Они были детьми, когда поженились. Когда попытались поиграть в семью. Когда им обоим казалось, что у них получается вообще называть себя семьей. Нельзя детей опускать в такое дерьмо. «Надо будет проследить, чтобы отец дочь замуж не выдал сразу после школы».

Антонин думал, что его уже давно не трогает смерть жены. Умерла и умерла. Решила умереть, если точнее. Выбрала самый простой для себя путь. «Ну и хрен с ней, раньше же я как-то справлялся. Что сейчас-то не так? Молодец, Антон, твои студенты подло пошутили, а ты и повелся».
Антоном его звала только Аня.

— ДА ВАШУ Ж МАТЬ! — заорал Долохов куда-то в горную пустоту с одного из балконов, после чего просто сполз на землю, опираясь на перила и закрывая рукой себе рот. На всякий случай прислушался, не идет ли кто: ему свидетели точно были не нужны. Но никого не было. Впервые в жизни Антонину показалось, что он заревет.

Марк Денисович к нему так и не подошел.
— Все-таки все дети Дурмстранга — ломаные… — с горечью выдохнул он, отдаляясь от Долохова. Он уже слышал об инциденте и как раз искал его: вот знал же, что расклеит парня. Для капитана Антонин все равно оставался все тем же чуть переросшим выпускником, пусть он уже давно получил это долгожданное звание преподавателя. Когда знаешь этих детей с первого курса, сложно в них видеть взрослых, как бы они ни старались, а Антонин Долохов очень старался, с самого первого дня, как приехал после выпуска и даже вместе с женой. Капитан тогда еще пожалел девочку: мало того, что ее притащили в такое гибельное место, так еще и женой этого поломанного подростка.
Он как-то сразу к ней проникся и решил за ней приглядывать: мало ли что натворит этот Долохов. Очень быстро она стала его «Анечкой Дмитриевной», которая настолько не вписывалась в атмосферу школы, что Марк Денисович радовался, когда она вернулась туда снова, хотя в душе все же продолжал сочувствовать ее судьбе. Как ни странно он и на Антонина со временем стал смотреть иначе: словно того поломанного выпускника все-таки можно было починить, и этой девочке это каким-то образом начало удаваться. Марк Денисович даже грешным делом стал мечтать о внуках: детях Долоховых, которых он обязательно возьмется нянчить, пока родители ведут уроки. Ему очень нравилось мечтать о том, как в стенах холодного Дурмстранга создается что-то целое.

Но в итоге что-то у Долоховых сломалось, а починить уже не получилось. А потом его Анечка Дмитриевна и вовсе умерла, успев-таки подарить капитану внучку, которую он никогда и не увидит.
И в итоге Марк Денисович наблюдал издалека все того же поломанного подростка в теле 35-летнего преподавателя.